Когда я спустился в кухню, было уже почти девять. Утро было пасмурное, и на кухне горел свет, но никого не было. Я сварил себе кофе и принялся читать газету, которую выписывал Бобби. Это было, разумеется, не "Знамя", а "Глашатай".

На седьмой странице, которая по средам бывала полностью занята размышлениями решительной и очень влиятельной обозревательницы, красовался огромный заголовок: "СКОЛЬКО СТОИТ ОТЦОВСКАЯ ЛЮБОВЬ?" А под ним была большая колонка, которую наверняка не пропустит ни один читатель "Глашатая", посвященная стремительной карьере Мейнарда Аллардека.

Обозревательница рассказывала, как он поднялся от простого брокера до крупного магната, проглатывая чужие предприятия и выплевывая остатки. Его метод состоял в следующем. Он с улыбкой являлся в чересчур разросшееся предприятие, которому позарез были необходимы деньги, и предлагал дать взаймы нужную сумму. Условия благоприятные, заплатите когда сможете, всегда рады вам помочь. Новые партнеры принимали его с распростертыми объятиями и с восторгом говорили о своем благодетеле. Но ах, какое разочарование! Стоило фирме наладить дела, как являлся Мейнард и требовал деньги обратно. Кошмар! Катастрофа! Заплатить ему нельзя, иначе как распродав имущество и закрыв предприятие. Весь персонал будет уволен. Люди в панике. Нет-нет, добродушно соглашается Мейнард, этого, конечно, допустить нельзя. Что, если он вместо денег возьмет в уплату само предприятие? Все останутся на своих местах. Ну, естественно, кроме владельца и директора. Что ж поделаешь, не повезло! А потом Мейнард очень выгодно продавал свое новоприобретенное, нормально функционирующее предприятие совершенно любой крупной акуле, охотящейся на мелкую рыбешку, и, так сказать, возвращался на старт, но уже значительно более богатым.

"Откуда мне все это известно? – спрашивала обозревательница. – Да от самого же Мейнарда! Всего недели три тому назад Мейнард рассказывал о своем методе в телепередаче "Секреты бизнеса". Классическая процедура смены владельцев, как он это называет. Любой может сделать то же самое. Любой может тем же способом сделать себе состояние.

Похоже, – писала она далее, – очередным предприятием, остро нуждающимся в займе на благоприятных условиях, станет конюшня родного и единственного сына Мейнарда, Робертсона, тренера скаковых лошадей.

Как известно, в данный момент Мейнард наотрез отказывается оказывать своему сыну какую-либо помощь.

Мой совет любому, кто находится в положении Робертсона (известного как Бобби), – твердо заявляла обозревательница, – даже не дотрагиваться до папиных денег. Прикинуть, во что обойдется его помощь. Скорее всего после теплых отцовских объятий Бобби останется только устроиться в дворники. Не забывайте, – говорила она, – что любящий родитель до сих пор не забыл о деньгах, которые он одолжил сыну на покупку машины, когда тот был еще мальчишкой.

Достоин ли Мейнард рыцарского титула за свои заслуги в развитии британской промышленности? – вопрошала она под конец. И отвечала:

– По моему мнению – нет, нет и нет".

В газете была фотография Мейнарда, красивого и элегантного, демонстрирующего длинный ряд превосходных зубов, что невольно наводило на мысль об акуле. Я подумал, что Мейнарда хватит удар.

Бобби пригнал с Поля первую партию лошадей и зашел на кухню. Вид у него был самый удрученный. Он налил себе чашку кофе и выпил ее стоя, глядя в окно, чтобы не смотреть на меня.

– Как Холли? – спросил я.

– Ее тошнит.

– Тут статья про твоего отца, – сказал я.

– Даже смотреть не хочу. – Он поставил чашку. – Ты теперь уедешь, да?

– Уеду. У меня сегодня скачки в Ньюбери.

– Да нет, я имел в виду... из-за того, что было ночью.

– Нет, не из-за этого.

Он подошел к столу и сел, глядя не на меня, на свои руки. Костяшки на кулаках были ободраны.

– Почему ты не дал мне сдачи? – спросил он.

– Не хотел.

– Ты ведь мог отделать меня как мальчишку и уйти. Теперь я это понимаю. Почему ты не защищался? Я ведь мог убить тебя!

– Только через мой труп! – сухо ответил я.Он покачал головой. Я посмотрел на его лицо, на опущенные голубые глаза и увидел тревогу, сомнения, растерянность...

– Я защищался от промывания мозгов, – сказал я. – Почему мы должны цепляться за старую ненависть? Ты пытался убить Филдинга. Просто Филдинга. А не меня, Кита, твоего шурина, который к тебе хорошо относится, даже после вчерашнего, хотя почему – этого я совершенно не понимаю. Я буду драться с тем, чему меня учили, я буду драться со своими треклятыми предками, но с тобой, мужем моей сестры, я драться не буду. Знаешь, с тобой мне ссориться совершенно не из-за чего.

Некоторое время он сидел молча, по-прежнему опустив глаза, потом тихо сказал:

– Ты сильнее меня.

– Нет. Если тебе станет от этого легче, могу сказать, что если бы мне пришлось пережить то, что ты пережил за эту неделю, и если бы у меня под рукой был Аллардек, на котором все это можно выместить, я не знаю, что бы я сделаю.

Он поднял голову, и в глазах его забрезжил слабый проблеск улыбки.

– Так что, мир? – спросил он.

– Мир! – ответил я. Интересно, наши подсознания согласятся его соблюдать?

Глава 9

Фургоны въехали во двор один за другим, словно наперегонки; один красный, другой желтый, и из каждого вылез человек в темном костюме. В красном фургоне приехали письма, а в желтом – телефонист. Королевская почта и Британская телефонная компания пришли ноздря в ноздрю.

Бобби вышел во двор, взял письма и привел телефониста на кухню.

– "Жучков" давить приехал! – весело объявил последний, в то время как красный фургон выезжал со двора. – Что, тараканы в телефоне завелись?

Когда снимают трубку, в ней слышатся щелчки? Если бы вы знали, сколько народу их слышат! Ложная тревога, знаете ли.

Телефонист был большой, усатый, полный неуместного добродушия. Бобби, сделав над собой большое усилие, предложил ему чаю или кофе, а я отправился наверх, за самым настоящим, а вовсе не воображаемым "жучком", снятым с трубы.

Возвращаясь назад, я услышал голос телефониста задолго до того, как спустился на кухню.

– В вашем отделении, конечно, есть свои специалисты, но здешние воинствующие радикалы вечно вызывают нас. Вот и в Кембридже тоже то и дело ложные тревоги...

– Это не ложная тревога! – прошипел Бобби сквозь зубы.

– Мы нашли вот это, – спокойно сказал я, положив мешок с инструментами на стол, развернув его и предъявив металлический кубик со стерженьком и моток прикрепленного к нему жесткого шнура.

– Ух ты! – оживился телефонист. – А вы знаете, что это такое?

– "Жучок", – сказал я.

– Это преобразователь, он же передатчик, и заземление. А где остальное?

– Остальное?

Он посмотрел на нас с жалостью.

– Где сам отвод? Где вы вообще взяли эту штуку?

– Сняли с трубы, там, где к дому подходит телефонный провод.

– Ах вот оно что! – Он высморкался. – Вот там и посмотрим.

Мы провели его не через гостиную, а улицей, через двор и калитку в сад. Раздвижная алюминиевая лестница по-прежнему лежала у дорожки, но телефонист, прикинув высоту трубы, решил не доверяться этому хрупкому сооружению и достал из фургона лестницу попрочнее. Кроме этого, он опоясал свое внушительное брюшко поясом с инструментами.

Установив и раздвинув свою лестницу, он стал подниматься по ней так уверенно, словно шел по ровному месту. Кто к чему привык... Добравшись до верха, он встал поудобнее и принялся копаться с отверткой в том месте, где телефонный провод расходился на два ввода, что-то отвинчивая, обрезая и снова завинчивая. Потом невозмутимо спустился обратно.

– Чистая работенка! – одобрительно сказал он. – Просто высший класс. Похоже, эта штука простояла тут недели две. Запылилась, но заржаветь еще не успела, видите?

На его широкой ладони лежал маленький цилиндрик с двумя торчащими из него проволочками.